– Елена Алексеевна, здравствуйте! Есть такая шутка, что общественные опросы многое показывают, но ни о чем не говорят. Вы с ней согласны?
– Абсолютно нет. Как же они не показывают, как же они не говорят, когда это единственный измеритель общественных настроений? Я считаю, что это адекватный измеритель, поскольку и федеральная, и республиканская власть регулярно обращается к социологам с различными вопросами. Власть интересуется, что на самом деле происходит в обществе.
– Как проводятся социологические опросы? Вы собираете фокус-группы?
– Есть количественные и качественные методы. Количественные методы – это телефонные опросы, онлайн-опросы, личное интервью по месту жительства либо уличные опросы. Если раньше в российской социологии превалировали личные опросы по месту жительства, то после пандемии наибольший акцент делается на телефонные опросы.
– Кстати, многие подвергают сомнению объективность телефонных опросов.
– Там жесткий контроль. У нас есть свой уровень контроля, республиканский. Прежде, чем выплатить зарплату, мы проверяем своих сотрудников несколько раз. У нас есть аудиоконтролеры, которые в режиме реального времени подключаются к линиям и слушают, правильно ли задаются вопросы, не нарушаются ли формулировки, не искажается ли информация. Также есть вторая ступень – это федеральный контроль. Мы проводим исследования для ВЦИОМ, ФОМ. Они дорожат своей репутацией, поэтому контроль там осуществляется на самом высочайшем уровне.
– Насколько охотно люди общаются с социологами по телефону?
– Самый интеллигентный респондент – в Ленинградской области. В Москве люди, естественно, очень нервные, потому что на них приходится огромное количество спам-звонков. В Казани средний градус доброжелательности к телефонным опросам. Интересна специфика южных регионов – Дагестана, Чечни. В некоторых республиках, если женщина берет телефон, она говорит: «Я не буду отвечать, я сейчас позову мужа, у меня будут проблемы, я не имею права разговаривать с посторонним человеком». Приходится как-то работать и с этим.
– Когда вы задаете вопросы по социальной, политической обстановкам, люди, дают искренне ответы?
– Достаточно искренние, потому что те, которые не хотят отвечать, бросают трубку или сразу говорят, что не будут продолжать разговор. На линии остаются те, которые в принципе отвечают более-менее искренне. Понятно, что сейчас, наверное, растет процент социально одобряемых ответов, но тем не менее те, кто категорически стали скрывать свое мнение, просто не попадают в эти опросы.
– Давайте поговорим о том, чем живет наша республика. Какие настроения сейчас царят у людей?
– Мы проводим в республике ежеквартальные опросы, мониторинг общественного мнения. Там есть социальный блок, политический блок. У людей преобладает позитивное настроение. Около 54% говорят о том, что у них ровное состояние, без эмоциональных всплесков. В первой половине декабря 25% татарстанцев говорили, что у них прекрасное настроение. Больше половины, 54%, говорили, что у них ровное, стабильное, уравновешенное состояние. Негативные эмоции испытывал каждый пятый.
– Елена Алексеевна, все мы помним настроение нашего общества год назад. Это была высокая тревожность. Чтобы её замерить, даже данные социологов были не нужны. Всё это чувствовалось кончиками пальцев, ощущалось кожей. Как за прошедшие полтора-два года менялось отношение людей к той общественной атмосфере, которая складывалась в нашей стране?
– Вы сами понимаете, что общественное настроение связано с политикой. Если происходят крупные резонансные события на политической арене, то это, естественно, отражается и на эмоциональном фоне. Если новость о начале СВО, действительно, была потрясением, и градус социального благополучия упал вниз, затем он более-менее выровнялся до мобилизации. В декабре, после мобилизации, мы проводили очередную волну исследований, там тоже было падение, но не столь существенное, как с началом СВО. То есть психологически население, видимо, адаптировалось к этой новостной повестке. Исследования последнего полугодия показывают выравнивание российского эмоционального фона.
– Оно приходит в норму?
– Да. Некоторые говорят об эффекте привыкания. Возможно, это защитная реакция общественной психики. Невозможно почти два года находиться в состоянии стресса. И люди адаптируются к этому стрессу, который не перестает быть, просто меняется отношение к нему.
– Многие специалисты говорят в том числе о рутинизации восприятия специальной военной операции. Вы это подтверждаете?
– Да, об этом говорит глава ВЦИОМ Фёдоров, это его любимый термин. Что идет привыкание.
– Елена Алексеевна, но ведь нельзя не отметить и консолидацию общества. Если раньше была атомизация, то сейчас есть ощущение, что все собирается в один мощный кулак.
– Это, скорее всего, проектирование желаемого в ваших словах. Потому что я бы сейчас говорила о дихотомии общества – его разделении. Одна часть общества, действительно, вовлечена, консолидируется вокруг темы СВО, а другая часть общества, на примере пресловутой вечеринки Ивлеевой, живет совершенно в другом измерении. И экономисты говорят о росте потребления развлекательного контента в России. Люди стали чаще с началом войны ходить в рестораны.
– Получается, мы заедаем стресс?
– Да, мы абсолютно точно заедаем стресс. У большинства населения этот стресс никуда не делся. Где-то он даже обострился, потому что знакомые и близкие оказались вовлечены в сферу этой операции. И так по всем регионам. Мы были в Москве на ежегодном мероприятии, проводимом Ассоциацией 789, членом которой является наша организация. Там собираются социологи со всей России и обмениваются новостями. На пленарном заседании выступала замечательная преподавательница МГУ, экономист. Она говорила о росте потребления в сфере ресторанного бизнеса не только в Москве и Питере, но и вплоть до Дальнего Востока. То есть консолидация присутствует только у определенной части населения, и эта часть, к сожалению, незначительная. Большая часть населения пытается заесть стресс, развлечься, отвлечься от новостной повестки. Единой идеологии пока в обществе не существует.
– Это обычное поведении общества в случае стресса? Или были и другие примеры за ту историю, когда проводятся социологические исследования?
– Мне кажется, это побочный эффект отсутствия государственной идеологии последние десятилетия в России. После развала Советского Союза общая идеология так и не была сформулирована.
– А сейчас у общества есть потребность в новой идеологии, которая бы формировала наши скрепы?
– Мы проводим качественные исследования, поэтому получаем результаты не в виде цифр и график, а в виде ответов на вопрос: «Почему?». Допустим, у молодежи, которая еще несколько лет назад была безразлична, сейчас очень высокий запрос на справедливость, равенство возможностей, на какие-то идеологические моменты, которые могли бы объединить общество. 10-20 лет назад были очень активные пожилые, они были готовы кидаться на баррикады за родину, а молодежь была очень пассивной. Последние события и тот стресс, который испытала молодежь и с началом войны, и с мобилизацией, и с релокацией, привел ее к пониманию того, что должны быть какие-то скрепы, как вы говорите. В обществе должна быть цель. Ведь никто до этих пор молодежи не объяснял, ради чего это, почему это происходит. Сейчас «Движение первых» пытается быть заменой комсомола, пионерии, но это в зачаточном сыром виде. О цельной идеологии, по-моему, говорить преждевременно, к сожалению.
– То есть, если я вас правильно понял, то сейчас наша молодежь более активна и более цельна в своих устремлениях, чем та, которая была в 90-х и в начале 2000-х.
– Да. Она встряхнулась в стрессовой ситуации последних полутора-двух лет.
– О традиционных семейных ценностях, о религиозной культуре сейчас говорится очень много. Но есть ли у молодежи запрос на это?
– Сейчас у молодежи есть страх семьи и страх деторождения. Молодежь стала более прагматичной, поэтому большое внимание уделяет экономическим условиям. Ей не так интересна разовая помощь в виде маткапитала и прочего, потому что они думают на перспективу, о том, что будет, когда их детям исполнится 15-20 лет. У нас с вами более стойкая психика, потому что мы – дети перемен. Наше поколение очень адаптивное. Мы пережили перестройку, развал Союза. Кто-то на Востоке сказал, что трудные времена порождают сильных людей, сильные люди порождают слабых детей, слабые дети порождают трудные времена. Мы родили слабых детей, которые не справляются с психологической нагрузкой, вызовами современного времени. Наша закаленность им не передалась, а наоборот, сделала их рафинированными, к сожалению.
– Как сейчас можно охарактеризовать общественные запросы? Наше общество – консервативно?
– Да. Перемен уже не требуют. В последнее декабрьское исследование мы включили нестандартный вопрос: «Кто из правителей России за последние 100 лет импонирует вам больше всего?» На первом месте ожидаемо оказался Путин, потому что у него текущий рейтинг, итак, очень высокий, а на втором уже Сталин. На третьем Брежнев. Ни Горбачев, ни Ленин с их революциями, перестройками не популярны. Потому что люди знают, что эти перемены и перестройки несут потом более тягостные времена: когда происходит развал экономики, криминализация общества, растет безработица. Сейчас запрос на сильную руку. В последние лет 7-8 замечаю такую тенденцию, что люди чаще говорят: «Вот сейчас бы Сталин пришел, навел порядок».
– То есть это не только у пенсионеров, не только у людей старшего возраста, но и у молодежи такой запрос?
– Молодежь пока так не акцентирует, она не связывает сильную руку со Сталиным. Но у нее очень высокий запрос на справедливость, борьбу с коррупцией, жесткое наказание для коррупционеров. Некоторые даже кивают на Китай с его смертной казнью, когда там расстреливают мэров за взятки. Это, конечно, настораживает, потому что обратной стороной медали, вы знаете, будет репрессия. Запрос на сталинскую руку, я думаю, еще обусловлен тем, что в последние годы производство укреплялось, но не развивалось. А при Сталине, вы же знаете, страна сделала скачок.
– От сохи до атомной бомбы.
– Да. То есть запрос на технологический прорыв в производстве, видимо, тоже ассоциируется с этим деятелем.
– А насколько наши жители интересуются общими мировыми проблемами или нам и своих проблем хватает?
– Мы очень интересуемся мировой политикой, и она даже в чем-то иногда популярнее внутренней политики. Потому что, когда мы проводим фокус-группы с разными слоями населения, в первую очередь идет обсуждение ситуации в мире. Если тема сугубо российская, то приходится очень часто возвращать респондента к нам. Люди перекидываются на Америку, азиатский регион. И приходится говорить: «Стоп! Сегодня мы говорим только про Россию».
– Елена Алексеевна, ваши федеральные коллеги говорят, что сейчас в обществе сформировался беспрецедентный за 20 лет пул позитивных ожиданий. В республике та же тенденция?
– Да, у нас практически те же тренды. Россия очень многообразна географически, ментально, культурно. Если сравнить Чукотку или тот же Дагестан, будет совсем разное мнение. Среднюю температуру по палате, которую дают социологические исследования, объективно отражает Татарстан, потому что мы абсолютно европейский центральный регион. Мы – золотая середина в этом опросе. Все федеральные тенденции, которые в среднем выравниваются, характерны для Татарстана.
– А с чем связаны эти беспрецедентно позитивные ожидания?
– Они всегда характерны для российского общества. Такая наша особенность. Мы верим в светлое будущее.
– А почему мы, допустим, 20 или 10 лет назад верили меньше, а сейчас опять поверили в то, что в конце туннеля будет свет? Может, он стал ярче светить?
– Да, может, нам стали убедительнее говорить о том, что оно будет. Также последнее полугодие – это замечательное, предвыборное для электората время, когда они видят какие-то улучшения, какие-то дотации, какие-то дополнительные меры поддержки.
– Давайте опять перейдем к сегментам нашего общества. Есть предприниматели. Говорят, что для них сейчас наступило одно из самых лучших времен за последние годы, когда опять можно сделать быстро хороший бизнес. Как они относятся к современному миру и к тем тенденциям, которые есть?
– Мы участвовали в федеральном проекте по изучению малого и среднего бизнеса. Я, к сожалению, за крупный бизнес вам не могу сказать. Малый бизнес живет со словами: «Нас бьют, мы крепчаем». Потому что последние исследования со времен пандемии показывают, что сложились беспрецедентные условия в плане выживания этого бизнеса. Самая главная проблема – кадровый голод. У нас сейчас беспрецедентный уровень безработицы, всего 3%. Это крайне плохо для бизнеса, потому что, чтобы привлечь кадры, нужно повышать зарплату. С одной стороны, растет налоговое бремя. С другой стороны, банки поднимают процентные ставки по кредитам. Растет финансовая нагрузка. Люди радуются, что у нас практически нет безработицы. Но они не понимают, что все эти финансовые издержки будут включены в стоимость товара или услуги.
– Видимо, результат этого и есть инфляция?
– Да, к сожалению.
– Многие экономисты говорят, что, в общем, такая инфляция не всегда плохо. То есть она как раз дает стимул для развития экономики.
– Все познается в сравнении. Если брать темпы инфляции в России в начале в 1990-х, не брать те критические 2500%, 680% годовой инфляции, это все благополучно забыто, сейчас не акцентируется, но тем не менее страна выживала и в тех условиях. И нынешние 8-15% инфляции, которые вызывают возмущение. Мы стали избалованы.
– Так проблемы у предпринимателей только в кадрах?
– В каких-то логистических цепочках.
– Ну они же их выстраивают, на то они и предприниматели, чтобы активно внедряться в ситуацию, в систему, создавать эти системы.
– Основной вывод, который можно сделать, что предприниматель в России — это величайший оптимист, который не благодаря, а вопреки всему продолжает развивать свой бизнес.
– Насколько повышение инфляции сказывается на настроение людей? Как они себя ведут на рынке? Какая покупательская активность?
– Люди экономят и замещают свои любимые марки, свои любимые категории товаров на более дешевые. И не случайно в магазинах появятся полки для пенсионеров, малоимущих, где будут стоять товары на грани стечения срока годности.
Сейчас в России средний класс по разным оценкам составляет от 9 до 20%. Катастрофически мало. То есть морально они могут себя причислять к среднему классу, а по уровню своих возможностей они ниже среднего класса.
– А что такое средний класс?
– Это люди, которые имеют две машины в семье, один-два раза в год отдыхают на море. То есть понятно, что люди свои доходы сейчас занижают, боятся криминала в том числе, но средний класс как раз определяется по образу жизни.
– От 9 до 20% — это очень маленькая цифра?
– Да. Прекрасно, когда средний класс составляет половину и более общества. В оптимальном, в самом идеальном варианте, 70% общества. Это общество стабильно, не подвержено ни революциям, ни переменам, потому что у них всё хорошо. Это общество не раскачать.
– Елена Алексеевна, а можно ли с точки зрения общественных настроений понять что-либо про этот год? Он будет про надежды или про смирение?
– Про надежды. В первую очередь люди надеются, что закончится специальная военная операция, надеются на стабильность в своей стране, что не будет каких-то потрясений. И поэтому можно уже заранее однозначно прогнозировать результат президентских выборов, потому что сейчас не перемен требуют сердца, а стабильности, спокойствия, уверенности в завтрашнем дне. Эта уверенность существует, но хотелось бы, чтобы ее было больше.
– Это хотелось бы вам с точки зрения личности или социолога?
– И так, и так. В любом случае. И за будущее своих детей хотелось бы, что оно было более стабильным и гарантировано безопасным, экономически благополучным. И, конечно же, с точки зрения населения.
– А позитивные ожидания, о которых мы говорили?
– Да, и они в отношении личной жизни выше, чем в отношении страны. Это наш традиционный вопрос. Мы спрашиваем: «Как вы думаете, дела в стране через год будут лучше, хуже или такими же?». И то же самое спрашиваем про личную жизнь. В отношении себя, своей семьи и личной жизни ожидания более позитивны, чем в отношении будущего страны. То есть человек надеется, что он прорвется, что он сможет, что его семья станет жить лучше. И в целом ожидания позитивные. То есть не преобладает негативный настрой, преобладает настрой надежды на лучшее будущее.
– Будем надеяться на лучшее будущее как в личной жизни, так и в целом страны. Елена Алексеевна, спасибо, что пришли! Надеюсь, все наши ожидания оправдаются!
– Спасибо! Я тоже надеюсь!
Подписывайтесь на наши Telegram-канал, YouTube-канал, группы в VK и Одноклассниках и следите за актуальными новостями.
Если вы стали очевидцем интересного события, сообщите об этом нашим журналистам: info@tatarstan24.tv или +7 900 321 77 22.
